Почти все россияне, жившие в СССР и учившиеся еще в советской школе, знают об основных битвах Великой Отечественной войны. Хорошо знакомо советскому человеку и такое понятие, как Блокада Ленинграда, ставшая суровым испытанием для простых жителей Северной столицы нашей страны. Многие знают об этой страшной странице истории не только из учебников и книг, но и от бабушек и дедушек, их знакомых и родственников, коллег и современников, живших в то нелегкое время.
С приходом на нашу территорию орд фашистских оккупантов Город на Неве оказался отрезан от Большой земли кольцом Блокады и превратился в крепость, осажденную врагом.
И не зря, наверное, гитлеровцев называли подчас солдатами в шинелях мышиного цвета. Видимо, и правда было что-то крысиное в их поведении — подлое, низкое, отвратительное и даже омерзительное. Во всяком случае, практически одновременно с этими ордами в Северной Пальмире появились также и орды самых настоящих крыс — спутниц болезней, голода, холода, беспорядка, грязи, всевозможных бед и лишений: блокада лишила людей продовольствия и принесла самое страшное — смерть близких.
Вот в этих-то условиях расплодились крысы, которые сразу почувствовали себя хозяевами. Положение усугублялось тем, что крысы ели все, что попадется. К сожалению, это относилось и к трупам горожан, не убранным вовремя похоронными бригадами из опустевших квартир ленинградцев, которых просто не успевали выносить специальные команды, организованные для этого исполкомами и райкомами партии.
Даже в наши дни крысы порой, не прячась и не боясь никого, перебегают рядом с домами от помойки к помойке. А во время блокады они обнаглели до такой степени, что бегали по городу огромными стаями.
«Тьма крыс длинными шеренгами во главе со своими вожаками двигались по Шлиссельбургскому тракту (ныне проспекту Обуховской обороны) прямо к мельнице, где мололи муку для всего города, — вспоминала блокадница Кира Логинова. — В крыс стреляли, их пытались давить танками, но ничего не получалось: они забирались на танки и благополучно ехали на них дальше. Это был враг организованный, умный и жестокий». Хочется добавить: и беспардонный.
«В доме во время бомбёжки вылетели стёкла, мебель давно стопили. Мама спала на подоконнике — благо они были широкие, как лавка, — укрываясь зонтиком от дождя и ветра. Однажды кто-то, узнав, что мама беременна мною, подарил ей селёдку — ей так хотелось солёного… Дома мама положила подарок в укромный уголок, надеясь съесть после работы. Но, вернувшись вечером, нашла от селёдки хвостик и жирные пятна на полу — крысы попировали. Это была трагедия, которую поймут лишь те, кто пережил блокаду», — признается сотрудница храма преподобного Серафима Саровского Валентина Осипова.
И бороться-то с этими грызунами было просто некому — оголодавшие ленинградцы просто съели своих любимцев — кошек, которые были еще в силах ловить и уничтожать вездесущих крыс.
«3 декабря 1941 года. Сегодня съели жареную кошку. Очень вкусно», — записал в своем дневнике 10-летний мальчик. А вот воспоминания другого ребенка — девочки: «У нас был кот Васька. Любимец в семье. Зимой 41-го мама его унесла куда-то. Сказала, что в приют, мол, там его будут рыбкой кормить, мы-то не можем… Вечером мама приготовила что-то наподобие котлет. Тогда я удивилась, откуда у нас мясо? Ничего не поняла… Только потом… Получается, что благодаря Ваське мы выжили ту зиму…»
Дошло до того, что хозяева смотрели в оба за своими питомцами, которых не особо совестливые соседи могли изловить и приготовить на обед. Кошек действительно ели всеми правдами и неправдами. Причем, не жалели ни своих усатых-полосатых, ни чужих. И это вскоре превратилось в некую традицию, а потом — и в спасительное средство для выживания. И, наконец, в настоящее безумие: котов и кошек ели на обеды всей семьей, всей коммунальной квартирой, не обращая порой внимания на некоторых членов семьи, выступавших против такого «кулинарного геноцида»…
И если ребенка можно было обмануть, рассказав «сказку» о «приюте», то взрослые люди от голода просто теряли реальность восприятия окружающего мира, а иногда и — рассудок.
Вот свидетельство современника тех страшных дней: «В нашей семье дошло до того, что дядя требовал кота Максима на съедение чуть ли не каждый день. Мы с мамой, когда уходили из дома, запирали Максима на ключ в маленькой комнате. Жил у нас еще попугай Жак. В хорошие времена Жаконя наш пел, разговаривал. А тут с голоду весь облез и притих. Немного подсолнечных семечек, которые мы выменяли на папино ружье, скоро кончились, и Жак наш был обречен.
Кот Максим тоже еле бродил — шерсть вылезала клоками, когти не убирались, перестал даже мяукать, выпрашивая еду. Однажды Макс ухитрился залезть в клетку к Жаконе. В иное время случилась бы драма. А вот что увидели мы, вернувшись домой! Птица и кот в холодной комнате спали, прижавшись друг к другу. На дядю это так подействовало, что он перестал на кота покушаться…".
И такие истории, к сожалению, не редкость. Редкостью было, наоборот увидеть живую кошку. Немудрено, что люди потом удивлялись уже тому, что в городе остались хоть какие-то кошки или коты.
В воспоминаниях блокадников можно услышать рассказ о том, как весной 1942 года сама-то еле живая и с трудом передвигающаяся от голода старушка вынесла на улицу выгуливать своего кота. Собравшиеся вокруг люди начали благодарить ее за то, что она сохранила такое богатство. Несколько таких же худых старушек крестились на эту невидаль. А точно такой же худющий милиционер строго следил, чтобы никто не мешал этой прогулке и не пытался поймать чудом выжившего, но порядком облезшего «пушистика».
Весной того же 1942 года люди, проходившие у кинотеатра «Баррикада», могли видеть, как на подоконнике одного из домов лежала кошка с котятами. Свидетелем этой картины была и девочка, которая много лет спустя вспоминала: «Я увидала толпу людей у окна одного из домов — признавалась она. — Они дивились на необыкновенное зрелище: на ярко освещенном солнцем подоконнике лежала полосатая кошка с тремя котятами. Увидев ее, я поняла, что мы выжили».
Немудрено, что в то время кошки в Ленинграде были еще редкостью. «За кошек отдавали самое дорогое, что у нас тогда было — хлеб, — рассказала впоследствии блокадница Зоя Корнильева. — Я сама оставляла понемногу от своей пайки, чтобы потом отдать этот хлеб за котенка женщине, у которой окотилась кошка». Отсутствие кошек только подстегнуло рост крыс. А где крысы, там и болезни, и эпидемии. На это не могли не обратить внимания органы власти.
Из средств массовой информации известно, что в 1943 году, когда блокада Ленинграда была частично прорвана, руководство города обратилось к исполнительным и партийным властям соседних и других регионов с просьбой выделить Ленинграду кошек, что, как известно, и было сделано: из Ярославской и других областей и регионов (преимущественно — из Сибири) в город на Неве было отправлено 4 вагона мягкой мяукающей силы, которая в короткий срок навела в голодающем и страдающем от крысиного беспредела городе настоящий порядок. Как вспоминают выжившие ленинградцы, в общей сложности из Сибирских регионов и Ярославля в Северную Пальмиру прибыло около 5000 хвостатых спасителей. Кошки не только очистили город от нечистой силы — в прямом и переносном смысле слова, если учесть тот факт, что грызуны были разносчиками грязи и инфекции. Но и спасли своих хозяев, к которым они попали, от голода. Ведь теперь никто не покушался на еду горожан.
Им даже поставили в благодарном городе памятники — коту Елисею и кошке Василисе.
Впрочем, памятники кошкам и котам, спасшим Ленинград от крыс, есть и в Сибири. Точнее — в Тюмени. В центре этого сибирского города существует небольшой сквер, который так и называется: «Сквер сибирских кошек». В нем установлено 12 отлитых из чугуна и покрытых позолотой скульптур кошек и котов — в память об услуге, оказанной Ленинграду. И оба эти города стали побратимами.
А вскоре, когда блокаду Ленинграда сняли окончательно, в начале 1944 года в Сибири была проведена еще одна «мобилизация» Мурок и Васек для спасения уже собраний культурных ценностей города на Неве и уникальных хранилищ Эрмитажа. И надо сказать, что с этой задачей коты и мурки тоже справились «на отлично».